Снег, доберман и баба Яга..

                                                                                1.
Помню я себя с 2-х лет. Нет, это не значит, что я помню каждый божий день, начиная с этого времени, но первое яркое воспоминание относится именно к 2-м годам - я уже умею свой возраст показывать на пальцах. И воспоминание это - огромная бревенчатая комната, посередине которой стоит чудо чудное - голландская печь, выложенная изразцами. Она всегда ласковая, гладенькая и теплая - я очень люблю её и глажу ладошкой по узорчатым плиточкам. 

Вокруг нее стоят кровати - моя, старшего брата и мамы с папой. Около нее всегда тепло и уютно, но меня упорно тянет к бревенчатым стенам этой комнаты. Каждый шаг по направлению к ним словно меняет погоду - становится холоднее, свежее и уже вблизи кажется, что бревна дышат ледяным воздухом и он потихоньку движется в пространстве комнаты по направлению к печке, которая, словно, богатырь, стоит на страже тепла, оберегая тех, кого ей доверили.

Дело в том, что дом этот - аварийный. Его дали родителям на год, пока не подберут квартиру. Говорят, что он когда-то принадлежал купцу Мамонтову, на углу улицы которой он и стоял. До него мы жили у бабушки, но отношения свекровь-невестка не сложились и родители решились на разъезд. Сразу подходящей квартиры не оказалось и пришлось пожить в аварийном доме.


Аварийные дома бывают разные. Наш был вполне себе удивителен - посреди комнаты трудяга-печь, а все бревна стен покрыты блестящим инеем. Когда же за окнами начинала свою многодневную бодягу метель, то между бревнами вперемешку с давно истончившейся паклей, наметало кукольные сугробики снега.

Меня, словно магнитом, тянули к себе эти иней и снег. Я тыкала пальцем в иней, рисуя в нем бусины, а сугробики пробовала на вкус языком. Палец леденел, нос становился красным, но я никогда не отходила сама от этих бревен - либо взрослые, либо брат оттаскивали меня от них, просто перебросив через плечо. Потом припечатывали к печке и не отпускали, пока я полностью не отогреюсь.

Надо сказать, что форма одежды зимой в нашем доме была едина - теплые штаны, свитера, валенки и телогрейки или шубки-тулупчики. Мелким полагались еще шапочки, но брат легко уворачивался от этой обязанности - еще бы, он был на целых 6 лет меня старше. Спали мы, снимая с себя верхнюю и теплую одежду - у печки было тепло, а родители топили её круглосуточно.

Утренний подъем всегда был контрастным - та сторона тела, что была обращена к печке, нежилась в тепле и комфорте, а той, которой доставалась бревенчатая стенка вдали, сразу же начинала активизироваться и бодриться.

Окна были безнадежно опечатаны льдом. Его нельзя было растопить нагретым пятаком, как мы делали это потом в любых домах. Здесь лед был как асфальт, положенный однажды и не сходящий с места до тепла весны. Но как он освобождает стекла весной, нам увидеть так и не пришлось - какое-то городское начальство, внезапно нагрянув в гости, говорят, ужаснулось увиденному и буквально через несколько дней мы переехали в двухкомнатную квартиру восьмиквартирного деревянного дома,  в котором прожили много лет.

Второе воспоминание - я стою, одетая в шубу, валенки, шапку и сверху все это сооружение на мне еще и упаковано в теплую шаль, завязанную на спине. В руке у меня - лопатка, а вокруг - огромные горы снега с ходами между ними (сугробы были выше меня раза в полтора). В этих ходах время от времени появляется собака - наш доберман, который носится за братом. Брат же мастерски запрыгивает наверх сугроба и доберман его постоянно теряет из виду. Натыкаясь на меня, доберман радостно визжит, ставит мне лапы на плечи, отчего я послушно падаю на спину, запечатывает мне от избытка чувств лицо своим языком и уносится дальше. Я лежу и ору - встать в этой одежде самой невозможно.

Откуда-то выныривает брат, ставит меня на ноги и снова убегает. Через время снова появляется несущийся доберман, радостно визжит, видя меня, ставит мне лапы на плечи. Я снова падаю на спину, повторяется языковой чмок и я снова лежу и ору. Так могло продолжаться и десять, и двадцать раз. Забирали меня тогда, когда я продолжала орать и после того, как меня ставили на ноги. 

И третье воспоминание того же года. Я спала под модным тогда гобеленовым гаджетом "Дикие лебеди":) Просыпаюсь от собственного горького плача и крика: "Мама! Мама!" Вбегает мама, садится, прижимает меня к себе:" Что? Что? Что случилось, моя хорошая?" И я, вцепляясь в маму намертво, заливаясь и захлебываясь горькими слезами, всхлипываю: "Меня баба Яга съела..." Мама прижимает меня к груди и говорит: "Нет, нет... она не успела... её прогнали"  И тихонько меня баюкает, тут же сочиняя песенку про то, как баба Яга захотела съесть одну девочку и как у нее ничего не получилось. Мамин голос улыбается, её теплые руки прижимают меня к себе, я обрушиваюсь в счастье и сладко засыпаю.